Читая мимолетные письма...

[tlei]

Сколько времени прошло: день? год? вечность? И время ли - вечность? Сейчас, глядя на пляшущие строчки, даты и не разберешь... Память малодушно подсовывает картинки, путая времена года, хронологию, обстоятельства и географию... Последнее, что успеваю сделать Я-сегодняшняя, - заметить, как меняется очертание души в закопченном чьим-то чужим огнем зеркале. В голову ударяет ватная бита, и цвета, звуки и мысли теряют смысл и место в последнем получасе уходящего дня...
Ты лежишь рядом. У тебя закрыты глаза, но я знаю, ты не спишь... вряд ли ты слушаешь меня, иначе тебе было бы слышно, как судорожные всхлипы прощальным приветом выплаканных слез изредка вспарывают тишину - осторожно, стыдливо... Я только что сказала, что боюсь... мне страшно и хочется чувствовать тепло обнимающих меня рук... Ты фыркаешь в ответ почти неуловимое "угу" и сильнее укутываешься в одеяло... а я безуспешно пытаюсь остановить предательски дрожащую в уголке глаза слезу. После я долго смотрю в темноту комнаты. Глаза уже привыкли в кромешной мгле, и я изо всех сил стараюсь не видеть зеркала. Я боюсь зеркал. Панически. Темнота проглотила оба пространства: комнатное и то, зазеркальное - холодное, ледяное... как ты. Сон обрушивается нечаянно, на середине фразы, высказанной вслух...
Тучи... ах, какие тяжелые тучи плывут за окном... Цепляют густотой этажи высоток, заставляют цвести разноцветными зонтиками тротуары... Отсюда, сверху, не разберешь, кто бежит быстрее - угрюмые пешеходы или вспененные ручейки... Я этого не вижу. Я не в силах оторвать головы от накрахмаленной наволочки подушки, столь же тяжелой, как моя голова. Улица зовет к яркости мая, а я забываюсь на ближайшие шестнадцать часов без мыслей и снов. Хочется пить. Но для этого надо подняться и сделать два шага к столу, а это непозволительная роскошь. Ты непростительно близко, но даже не подозреваешь об этом. При этой мысли кровать будто превращается в бешеные качели, и я быстрее закрываю глаза, чтобы не вспоминать резкий запах столетнего нашатыря из дорожной аптечки...
Осень... почти счастливое время, когда в твоих глазах я вижу пусть подобие, но любви. Уже ноябрь, и листья, за ненадобностью своей брошенные деревьями на землю, уже намокли, осели и почти не подвластны шороху. Ты совсем близко, и мне на удивление тепло в этом промерзшем до костей парке. Мысли о правильном и разумном остались там, в двух шагах, в мегаполисе, и я просто забываю, что можно чему-то удивляться и быть осторожным... я все еще доверяю тебе самое дорогое, что есть у меня - мою любовь, так нечаянно поселившуюся в душе и вытеснившую оттуда чувство собственной гордости. Мне отчаянно хорошо... но хорошее быстро заканчивается...
Морозное утро... шесть часов безумного подсчета километров обледенелых дорог... дома и витрины, парки и скверы, брусчатка и асфальт... я уже очень замерзла и совершенно не понимаю, почему я здесь, а не дома, под теплым одеялом, в окружении знакомых вещей. Города перестают быть пунктами назначения, тоска измеряется тринадцатью часами вагонного забвения, равными 32 мм на потрепанной карте атласа. Но это еще не сейчас, это еще впереди... для этого должно пройти два дня... а пока я задумчиво гляжу на светофоры, перемигивающиеся о чем-то со взъерошенными воробьями, сидящими на придорожных ветках. Я уже не раз пропустила свой зеленый, задумавшись в очередной раз о том, кто я и почему позволила себе столь искусно лгать. Обрывая мысли насильно, я наугад выбираю направление движения. Ты идешь навстречу, и память с утроенной четкостью записывает кадры встречи, чтобы воспроизводить их, как сейчас, до мельчайших подробностей... Я стою за твоей спиной, а в груди неуверенно, неуклюже, начинает ворочаться незнакомое доселе чувство - необходимости... Озноб, пробивающий все существо, не мешает душе перестраивать прием на новую частоту... Твою...
28 апреля... мокрый асфальт, подсвеченный ночными витринами закрытых магазинов, сорванный от волнения голос, первые седые волосы и горькая складка у губ в отражении поцарапанного многочисленными рабочими папками зеркала... короткие гудки и любезный голос оператора... непростительно желтый месяц в окошке и резкая просьба оставить, наконец, в покое... Теперь, когда многое прояснилось, я понимаю, что смерть улыбалась актеру, а забрала зрителя...
Утро... напряженное, резкое, грубое утро. Ты хлопаешь дверью, бесишься, гремишь чем-то на кухне... а я уговариваю себя собраться с силами, чтобы уйти... Понимаю, что никуда не пущу тебя вот так, и по наитию отключаю боль и обиду. Потом. Не время. Ты просишь остаться, и я сдаюсь, но уже через три дня, засыпая под мерный стук колес, понимаю, что маленькая неприметная трещинка превратилась в огромный раскол. Не сейчас, но уже скоро...
Апрель. Очередной апрель без права на надежду и взаимность. Без права и смысла верить и ждать. Только память предательски подсовывает новые и новые картинки в бесконечную карусель тревоги и безнадежности. Резкая боль, сметающая на мгновение границы подсознания, заставляет забыть обо всем, простреливает существо и взрывается у истоков мыслей. Сознание нерешительно вклинивается в темный туман, возвращает зрение и слух и, пульсируя, находит зашедшееся в своем пульсе сердце.
Полночь.